Русская в Абруццо - лосось среди мерлуццо

                                                                                                                            "Когда в семье у двоих плохо с головой,                                                                 им отключают газ,  потому что-опасно".

                                                                  (Марчелло Коцци).

"Ольга! Ты- как жаба. Знаешь животное- жаба?*

Жаба никогда ничего не прощает".                                                                       

                                                                    (Марчелло — о моей злопамятности). 

Никогда не говорите "Почему ничего не случается?"!Посмотрите: обязательно случится, но не то, чего вам бы хотелось.

...Поздним вечером мы едем в Монтесильвано, забирать деда Дарио у Рино и Марии. Не верю, что это- не дурной сон, что это на самом деле происходит со мной, что я согласилась на это. Хочу, чтобы машина сломалась по пути, или произошло какое-то чудо...

Теперь уже ничего не будет, как прежде- мы забираем деда Дарио!

Сама природа, кажется, взбунтовалась  против такой несуразной несправедливости; жаркое лето превратилось внезапно в холодную осень, дождь бьёт по стеклу, и море- мы едем вдоль побережья- штормит, разгулялися серые волны...Я горестно онемела на переднем сиденьи рядом с Марчелло. А тот ведёт машину как ни в чём не бывало! ….......................................................................

*BИДИMO, B ИTAЛЬЯHCKOM ФOЛЬKЛOPE ЖAБA – ЖИBOTHOE, KOTOPOMУ ПPИПИCЫBAЮT ЗЛOПAMЯTHOCTЬ – BCE ПOMHИT И HИЧEГO HE ПPOЩAET. Я C ЭTИM ДO KOHЦA  EЩE HE PAЗOБPAЛACЬ (ПPИM. ABT.)

Может быть, даже радуется. Ещё бы: он с утра до вечера на работе, не ему придётся видеть старика у себя перед глазами каждый божий день и заботиться о его насущных потребностях. Вот если бы на месте Дарио был мой папа, или хотя бы моя мама, и я бы работала, а его посадила бы с ними сидеть- тогда бы он понял! Вот тогда бы я посмотрела!

И потом, неужели нельзя было ещё чуток подождать?! После шести лет на квартирах и года скитаний и переездов у меня, наконец, правдами и неправдами, появилась моя квартира. За неё надо платить ещё двадцать лет банку, но это всё-таки моя собственная, пока её не отняли, квартира. И я не успела ещё пожить в ней нормально, в своё удовольствие, насладиться покоем и чувством собственности- как нате!...Вот вам и дед!

Только начала обставлять её, в соответствии с моими скудными средствами и большими запросами, антиквариатом; нашла несколько изысканных предметов обстановки по сходной цене в этом музее- свалке всякой утвари под названием "Портобелло". Старый массивный стол на резной ножке, слегка поеденные жуком стулья, старинные люстры из керамики и бронзы, две лампы и торшер "Тиффани" из цветного мраморного стекла; на стену повесила большую трофейную картину моего дедушки (добыл её на фронте, понятно, путём мародёрства), она изображает ночной пейзаж и замки по берегам Дуная с горящими окошками во тьме, а также усталого путника, присевшего отдохнуть...И только внешний вид квартиры стал, наконец, вырисовываться, обретать черты нормального жилья- позвонил дед, который жил после больницы у Рино и Марии- и двух месяцев ещё не прожил! И говорит:

-Марчелло, давай, не тяни!...Забирай меня отсюда быстрее!

Как так- "быстрее"? -опешила я. Куда забирать?...Постойте, постойте!

Разве дедушке не было хорошо у Рино, любимого старшего сына, и у Марии- любимой невестки-итальянки, которая ему всегда так нравилась и которой он всегда заглядывал в рот, что бы она не говорила? Так, что его покойная жена, Аннализа, даже стала подозревать, что Дарио, старый чертяка, "любит Марию больше, чем её", что "между ними что-то есть"?...И забрать его, к тому же, от Кристины, любимой единственной внучки?

Неслыханно.

А мы кто? Младший сын Марчелло, которого родители не хотели женить. Невестка-русская, которую боялись "принимать в семью": вдруг одурачит наивного сына и заберёт всё наследство? И ещё моя дочь-подросток, опять же, стало быть, иностранка. Как можно доверить нам старика?

Родители, в своё время раскошелившиеся на свадьбу Рино и Марии, на свадьбе Ольги и Марчелло не присутствовали и тем самым избежали затрат. Брак совершился тайно, совсем незаметно, при единогласном неодобрении семьи, без цветов и подарков, в присутствии двух плохо одетых свидетелей, в муниципалитете посёлка Челлино. И месяца два прошло, прежде чем они "смирились с фактом"... большое спасибо.

Ну, что ж. Никто никому ничем не обязан; это хорошая позиция. Гарантирует и страхует от разных претензий в дальнейшем. И автоматически ясно- не так ли?- какая из пар должна досматривать стариков, думала я.

Но всё пошло по-другому.

Пока родители жили себе спокойно в Челлино, Рино с Марией в Монтесильвано, а мы на квартире в Атри- всё было в порядке. Потом старики стали ссориться и чудить, угрожать застрелить друг друга и вызывать домой карабинеров. Полиция изъяла у них два старых и ржавых, хранившихся дома, ружья.

Оба "ствола" потом забрал себе Рино. Мать Аннализа, правда, возражала и верещала капризно:

- Нет! одно ружьё- Рино, одно- Марчелло! Одно- Рино и одно- Марчелло!...

Хотела, что ли, чтобы и братья перестрелялись между собой?

Семейный совет постановил, что старики "одни больше жить не могут, они должны жить с детьми". С какими?...

Эти разговоры, по правде, меня настораживали. Hо не очень. Я чувствовала себя в безопасности. Уж я-то- последняя в списке лиц, к которым пошли бы жить старики!

Если у Рино и Марии в то время уже была своя квартира, за которую они выплачивали ссуду, то мы о таких вещах и не думали- снимали жильё. К тому же, мы завели собаку, а Дарио с Аннализой с тех пор, как Рино внушил им, что собака- это негигиенично, боялись собаки, не впускали в дом и подымали вверх руки, чтобы, коснувшись её, не заразиться. И правильно: к ним в дом собаке было лучше не входить. Сырой и холодный крестьянский дом был полон крыс и разбросанной по углам крысиной отравы. Им нужен был бы, скорее, кот- собака там долго бы не протянула. Впрочем, там ни одна живая тварь, кроме свёкров, долго не выживала: ни коты, ни собаки, ни кролики, ни куры...на всех нападал мор. Так что животных, как и людей, я благоразумно держала бы от этого дома подальше.

Вот почему я была, повторяю, спокойна: уж к нам, неприятным опасным русским, на квартиру, в компанию к "негигиеничной" собаке- старики ни за что не пойдут.

Рино, с другой стороны, тоже считал, что у них в Монтесильвано тесно, всё заставлено барахлом и места нет. Так что, нечего туда и мылиться — он сразу дал понять.

 Вот так мы думали и гадали, куда бы деть стариков; лишь добрый и непрактичный Марчелло хотел всех к себе; планировал снять квартиру побольше и взять обоих...

Я предлагала разобрать их хотя бы по одному; раз вдвоём они не уживаются и психологически несовместимы, то одного пусть возьмёт себе Рино, а другого-мы, потому что вдвоём- это взрывоопасная пара, обоих разом я точно не перенесу.

В разгар переговоров и обсуждений- жизнь, бывает, вносит свои коррективы- Аннализа внезапно скончалась. В один из зимних вечеров две тысячи четвёртого нам позвонили из Челлино. Мы как раз, я помню, ругались по важному поводу: Марчелло хотел продать за бесценок нашу коммерческую деятельность, места на ярмарках и, в том числе, купленные мною места на базарах, чтобы приобрести фургон и работать курьером. Решение, которое предстоит в дальнейшем оплакивать...

Пришлось перестать ругаться и ехать в Челлино.

Аннализа была ещё тёплой под одеялом.

Она пошла спать, как всегда, рано, пока дед, одетый в полное зимнее обмундирование смотрел ещё телевизор у камина. В спальне и прочих удалённых от камина помещениях дома была постоянная температура: четыре градуса. Как в холодильнике. Вскрытие потом, конечно, не проводили, но не исключаю, что смерть могла наступить из-за внезапной остановки сердца, вызванной переохлаждением и замедлением кровообращения. Если не каким-нибудь осложнением диабета, конечно.

Аннализа всю жизнь экономила: на отоплении, электричестве, горячей воде. На здоровье и гигиене. Смеялась над теми, кто топит и моется часто; не одобряла.

Все согласны, что у неё было не в порядке с головой. Но также и с тем, что в семье командовала она; без её разрешения ни провести отопление, ни потратить денег было нельзя.

И теперь, достав из шкафа приготовленное ею заранее "приданное"("corredo") -чёрный костюм и светлое бельё- мы с соседкой Аниной обмыли Аннализу в последний раз и успели её даже одеть к приезду "старших детей" из Монтесильвано.

Было видно, что Рино и Мария готовились тщательно и неспеша; вот почему так запоздали. Одеты были по случаю и выражения лиц у них были соответствующие.

Впрочем, у Марии всегда было скорбное лицо плакальщицы, а Рино состроить любую мину не составляло труда; он был актёром-любителем и когда-то собирался стать профессионалом; вместо этого стал полупрофессиональным фотографом- снимал на свадьбах и крестинах у знакомых. Без фотокамеры не появлялся нигде и никогда.

Некрасиво подвергать сомнению чувства человека, потерявшего мать. Но: через пять минут молчания над постелью покойной он сделал первый жест: снял тело в нескольких ракурсах. Обошёл постель с другой стороны и снял ещё.

Потом расстроенно шмыгнул носом.

Через час бюро похоронных услуг уже доставило гроб, и Мария с вдовцом Дарио обсуждали, что ей туда, в гроб, положить.

-Сделай ты, Мария, как знаешь...Ты знаешь лучше меня, -слабым голосом говорил Дарио и тёр сухие глаза.

-Положим инсулин и шприцы, — решила Мария, по профессии медсестра.

Заметив моё удивление, строго пояснила:

-Я не знаю, как в вашей стране, но у нас принято класть в гроб человеку то, к чему он был в жизни привязан. Например, умер один хирург- так мы положили ему его инструменты: скальпель и прочее...Понимаешь?

Мария сомневается в моих способностях понять и усвоить, так же, как и я в её, умственных. Хотя, кто знает- может, Аннализа была так же привязана к инъекциям инсулина, как бедняга хирург- к его инструментам?

Отхожу, не мешаю. Чужая культура, чужие нравы.

-Сколько упаковок положить- шесть?- спрашивает Дарио, складывая дрожащими руками инсулин.

-Клади десять, -после недолгого раздумья говорит Мария.

-А сколько шприцов?...- Дарио смотрит на неё доверчиво, как дитя.

"Конечно, десять- по числу инъекций!", хочу подсказать я, но перед суровой Марией молчу.

На меня никто не обращает внимания; потом, после похорон, правда, дед мне предложит двадцать евро- за то, что я обмыла Аннализу...Тогда я почти обиделась, не зная, опять же, местных нравов. В дальнейшем была свидетельницей того, как дед платил Марчелло пятьдесят евро(!) каждый раз, когда тот его купал- и Марчелло не отказывался.

Но об этом речь пойдёт позже.

                                                        …...............................................................................

После смерти жены Дарио, казалось, воспрял духом, помолодел.

Стал меньше времени проводить дома, чаще выходить с друзьями из Челлино, а не только в воскресенье, как раньше. Подолгу засиживался за картами в баре и обрёл долгожданную свободу. Вернулся в беззаботное детство.

Дома никто его не ждал, скандалов ему не устраивал, и впервые за полвека тяжёлой и семейной жизни он был хозяином самому себе! Получал пенсию за двоих, свою и Аннализы, семьсот с чем-то евро в месяц, что, конечно, мало, но на скромные старческие развлечения ему хватало...

Иногда вспоминал и о нас- приглашал пообедать всех в ресторан; и однажды, разомлев от вина, попросил у Марии "Виагру". Это как-то всех всколыхнуло: Дарио больше не устраивало перекидываться со старичьём в картишки- он хотел воскресить и другие радости жизни!

Мария отговаривала деда, говорила, что "Виагра" в его возрасте опасна и может повлиять на сердце- но где там! Впрочем, спустя какое-то время Рино достал деду таблетки, исподтишка. Сама мысль о новой возможной активности отца порядком его забавляла.

Той же весной нас ждал неприятный сюрприз; нас попросили выселиться, освободить квартиру под вымышленным предлогом возвращения её хозяина в Атри (Италия) из Майами(Америка). Кто знает, какой была настоящая причина? Но факт остаётся фактом: на этой жилплощади нас больше не хотели.

Прожив на квартире шесть лет, по общим правилам аренды мы могли не соглашаться и жить там ещё в течение, по крайней мере, двух лет, но Марчелло сказал:

-Ну и ладно. Ну их к такой-то матери! Уйдём. Переедем пока в Челлино!

Я была категорически несогласна. В Челлино, к чёрту на кулички! И к тому же- к его отцу!

Но Эрколе Малагрида, доверенное лицо и друг Марчелло, имевший на него большое влияние, пообещал, что вскоре, благодаря его усердиям, мы получим ссуду в банке и сможем купить квартиру. Он решительно реорганизовывал нашу, неправильную до этого, жизнь, помогая Марчелло избавиться от долгов так же, как и от "невыгодной" коммерческой деятельности, гарантировал успех и брал на себя за нас "полную ответственность."

                                                   ….......................................................................................

Не буду рассказывать о переезде, мучительном размещении нашего барахла в крошечной спальне, некогда принадлежавшей Марчелло и Рино, a также в сыром помещении на первом этаже, называемом "magazzino"("кладовка, склад"). В узком, тесном и ужасно неудобном доме ни развернуться, ни ступить было некуда.

Дарио был нашему приеду не рад.

"Не рад"- это было даже не то слово. Он плохо скрывал своё раздражение, и всё пытался выведать у Марчелло, сколько это "беспокойство" продлится.

В доме у деда в Челлино были установлены железные правила. Нельзя было:

- часто купаться;

- пользоваться телефоном, если не для вызова "скорой помощи", причём раздражали не только исходящие, за которые надо платить, но и поступающие звонки;

-смотреть второй телевизор в "нашей" комнате, когда один, дедов, уже включён; а смотрел он всегда новости- один и тот же выпуск по пять раз в день;

-слишком часто включать стиральную машину;

-и часто зажигать газ- мы "бесконца пили чай";

-слишком часто спускать воду в унитазе.

Я старалась следовать всем инструкциям, кроме самых абсурдных. У дочки это получалось хуже. Например, как-то раз она воспользовалась телефоном и Дарио нашёл его сдвинутым наискось на три сантиметра по сравнению с его обычной позицией. Это стало каплей, переполнившей чашу, дед не выдержал и закричал:

- Иди, иди сюда!!...Я покажу тебе, что делает твоя дочь!...Здесь нет никакого порядка!- схватил её за руку и потащил вверх по лестнице, вынуждая подняться следом и меня. Я ожидала увидеть там бог весть что- полный разгром, например; и вид стоящего наискось телефона, конечно, меня не шокировал.

В этот раз я, при всём уважении, дала старику укорот, попросила его не орать и не позволять себе хватать мою дочь за руку подобным образом. А насчёт её "несобранности" и "недисциплинированности" заметила: пусть он лучше промывает за собой туалет!- что делает далеко не всегда.

- Ну, что же! Я- пожилой человек, — с вызовом отвечал он.

И этим давал мне понять: "Я в моём доме делаю, что хочу".

Настало лето, и в комнатах с окошками чуть шире средневековых бойниц стало невыносимо душно. Странно, что в помещениях, где зимой можно околеть от холода и мёрзнут ноги в сапогах, летом- такая жара. Казалось, дом Коцци был задуман каким-то дьявольским разумом не для того, чтобы в нём жить, а чтобы избавиться от нежеланных обитателей.

У деда был большой вентилятор, который, я помнила, при Аннализе летом работал всегда. Я спросила: нельзя ли его взять в нашу комнату на время?

-Нет, — отвечал мне Дарио, подумав.- Он расходует кучу электроэнергии.

Тогда- то и стало мне ясно, что с дедом жить невозможно. На это я не пойду никогда. Дайте мне вырваться только отсюда.

Его жадность и ревность ко всему, что было в его доме, можно было сравнить только с его косностью и самодурством. Завязать с ним душевный разговор, установить человеческий контакт- казалось немыслимым; и я перестала пытаться.

Досада его по поводу нашего переезда усугублялась тем, что раньше к деду ходили уборщицы. До нашего вселенья в дом их присылал муниципалитет.

Обе поселянки средних лет, для нас- зауряднейшей внешности, деду казались двумя прекрасными феями. Неизвестно, какие планы наш дед, снабжённый "Виагрой", строил на их счёт, но только планы его развеялись, как дым. С нашим появлением он перестал быть "одиноким" в глазах муниципалитета, и женщины перестали его посещать...Горю Дарио не было предела; он этого даже не скрывал, упрекая меня в потерянном сервисе уборки. Напрасно я уверяла его, что уберу не хуже- дед лишь с досадой кряхтел.

Было ясно, что я ни в коей мере не смогла бы ему заменить тех двоих; моё общество было ему насколько же нежеланно, насколько желанными были уборщицы из коммуны. 

Нас с дочкой он избегал оставлять одних, насколько это было возможно. Никуда не выходил из дома, пока и мы куда-нибудь не уйдём. Боялся, что в его отсутствие мы начнём "потреблять": жечь свет, купаться и плескаться в ванной, играть со стиральной машиной и всем звонить.

-А! Это опять ты!...- злобно отвечал Дарио по телефону, когда моей дочке звонил поклонник.

B конце лета дочка уехала в Рим, поступать; и в сентябрe я и в кои веки раз полностью согласный со мной Марчелло переехали в крошечный чуланчик с кухней на море, в дом для отдыхающих, принадлежавший Этторе.

Поначалу, пока было тепло, эта убогость казалась мне раем. Прежде всего- там не было Дарио!...

Наверное, свёкор испытывал ту же радость. Представляю себе: вернулись и тётки из мэрии, и наш дед, наконец, вырвался на свободу!