Русская в Абруццо - лосось среди мерлуццо

Через пару дней Дарио опять почувствовал себя плохо- у него заболел живот, и он попросил отвезти его снова в больницу, даром что через неделю нас и так приглашали вернуться туда на контрольный осмотр.

Если вскоре после операции болит живот, то может быть, и ничего такого, пустяк; а может быть и серьёзное осложнение.

Поскольку Марчелло работал, а транспортировать Дарио становилось всё более трудным делом, я решила позвать на помощь неприятного мне Рино; поможет спустить папашу с третьего этажа и посадить в машину.

Рино ответил, что он не может, занят. Советовал вызвать скорую помощь, а всю пищу папе перекручивать на мясорубке- вот и не будет болеть живот.

-          Что у вас, миксера нет, что ли?! Перекручивайте ему всё и давайте в виде пюре!

Ок. Зная заранее, что "скорая" вряд ли повезёт его в больницу без экстренной необходимости, я и в этот раз справилась сама с пересадками "машина-кресло-машина" и спусками- подъёмами по лестницам.

В приёмной "скорой помощи" клиники Атри пожилой и опухший врач не посмотрел ему даже живот, игнорируя мой рассказ о том, что Дарио только что выписан после операции. Лишь посмотрел, набычившись, и довольно невежливо выгнал меня за дверь. В Абруццо некоторые медики позволяют себе этакую "резкость" с "простым народом", и это им сходит с рук.

А может, опять стереотип "украинской сиделки, сопровождающей больного" сработал.

И- вызвал медбрата, похожего на вышибалу из клуба. Последнее, что я видела, пока закрывали дверь- это как медбрат заваливал Дарио вниз лицом на кушетку, надевая резиновую перчатку.  Потом из-за двери раздался сдавленный крик старика...

Когда я вошла опять, Дарио был бледен, как мел, и пытался надеть штаны. Он и потом, до последнего, старался всё делать сам, молодец. Не любил быть обузой другим.

Врач сидел там же, где и был, не сменив своего положения, и по словам Дарио, которому охотно верю, даже не прикоснулся к больному.

Он выпучил глаза, когда я его спросила:

- Доктор, Вы посмотрели ему живот? Не осложнение ли какое после операции?

-Естественно, посмотрел!- фыркнул он раздражённо.- Какое ещё осложнение?...Это был каловый камень, фекалома!...И мы её сломали, — он кивнул на медбрата.- А теперь идите себе домой, делайте клизмы!- сердито сказал он мне.- Такими делами семейный врач должен заниматься, а не "скорая помощь!"

"Да-да,-думала я.- Расскажи мне, чем должна заниматься "скорая помощь", как будто я сама, слава богу, столько лет на ней не проработала..."

Говорю же- я всех бешу и раздражаю.

Я оставила рассерженного медика, опухшего вруна и лентяя, продолжать принимать больных, и отвезла беднягу Дарио домой, по дороге купив в аптеке клизмы.

-Кто же мне их поставит?- жалобно стонал он.

Видно, смущение и стыд передо мной, нежелание вовлекать меня в эту процедуру ещё пересиливали боль в животе...да у меня, по-честному, и не было особой охоты ставить ему клизмы, если можно было этого избежать.

-Подождём, пока Марчелло вернётся с работы?- предложила я.

-Нет, живот у меня болит!...Позвони Рино, — попросил он.

Я опять позвонила Рино- век бы ему не звонить!- и объяснила ему ситуацию. Тот, разозлившись на меня не меньше медика из приёмной, воскликнул:

- Какой же ты, к чёрту, врач, если не можешь поставить ему клизму!

- Тут не нужен врач, — сказала я ему.- Ты- его сын, и он хочет, чтобы ты приехал. Совесть надо иметь!...

Но совести у Рино в данный момент не было.

И это всегда ему прощалось. Все всегда говорят: "Ну, ты же знаешь, какой Рино..." И не всегда даже добавляют: "засранец".

Я сказала Дарио, что Рино ехать не хочет( не может?) Тот расстроился и разозлился до слёз.

- Сволочь, негодяй!...- всхлипывал он.- Вот лишу его наследства, всего лишу!...Заявлю на него за плохое обращение с родителем!

Э!Всё это были пустые слова и угрозы. Да и поздно было уже "лишать наследства": давно уже и земля, и два старых дома, всё их бедняцкое имущество, были записаны на Рино.

- Ладно, не волнуйтесь; сделаем сами клизму...Всё будет хорошо.

Пришлось Дарио отдаться в мои руки.

Только дела у нас, вопреки моим обещаниям, шли всё хуже; он потерял над кишечником всякий контроль. Пришлось нам купить, в самом деле, подгузники, и Марчелло сам их ему менял; ему пришлось на четыре-пять дней оставить работу, чтобы ухаживать за отцом и стараться устроить его в больницу- что оказалось совсем непросто.Хотя Дарио очевидно и срочно нуждался в профессиональной помощи и больничном уходе, брать его туда  упорно не желали.

Наконец, поругавшись в приёмном покое со всеми, включая опухшего медика, что "лечил" ему фекалому(за это, кстати, нам пришёл счёт на тридцать пять евро), запугав медперсонал обычными своими угрозами: "Я- человек отчаянный, мне нечего терять; узнаю, где вы живёте, и ночью вас подкараулю...", ему удалось устроить Дарио вначале назад, в урологию, а затем вызвать ему другого врача, интерниста (по-нашему- терапевт), который внимательно его осмотрел.

Это был первый раз, клянусь, когда я увидела в Атри врача, собирающего анамнез* и осматривающего больного по всем правилам.

Я не постеснялась сделать ему этот комплимент. Он смущённо ответил, что "и другие его коллеги так делают".

Да? Не будем строить иллюзии. При поступлении в урологию нас приняла медсестра, которая с моих слов внесла данные в карточку деда, в том числе и историю его жизни и болезней.

И сколько раз я забирала из больницы клинические карты Дарио и Аннализы- они были всегда буквально пустыми, никаких тебе дневников, консультаций специалистов- ничего; только титульный лист, основной диагноз и анализы, вклеенные в конце. В России такая история болезни была бы немыслима...и нелегальна.

Аннализе, которая многократно лежала как в психиатрических, так и в других отделениях, так никогда и не был поставлен диагноз. Хотя бы предположительный.

Что же у неё было- шизофрения? Маниакально- депрессивный синдром? Какое-нибудь "тревожно-депрессивное состояние"?...Хотя в таких диагнозах, самих по себе, нет особого смысла и ничего, определённого наукой, за ними не стоит, мы никогда уже не узнаем, от чего и как её лечили.

Известно было только, что временами она кричала глупости с балкона и качалась на стуле, вывалив наружу язык. Дарио годами подсыпал ей тайком в питьё якобы назначенное психиатром, опять же, неизвестное, лекарство в неизвестных дозах...

В одной лишь из последних историй болезни я нaшла "консультацию психиатра", где говорилось: "По словам больной, она страдает депрессией". Всё.

В общем, ей верили на слово.

…................................................................

* AHAMHEЗ-  ИCTOPИЯ ЖИЗHИ И (ИЛИ) БOЛEЗHEЙ ПAЦИEHTA

Потом я стала сама свидетельницей экспертизы, которая, в её случае, проводилась комиссией из четырёх человек- врачей разного профиля.

Аннализа, не в пример неопытному Дарио, вела себя там, как нужно, выдавая лучшие свои "номера": заваливалась набок при ходьбе, так что мы с Дарио с трудом поддерживали её с обеих сторон; сидела на стуле, обмякнув и свесив голову вбок; раскачивалась, вываливала язык изо рта, "забывая" втянуть его обратно, не отвечала на вопросы слишком вразумительно.

Насчёт психики ей задали только один вопрос:

-Вы что- в депрессии?...- участливо спросила одна врач.

-В депрессии, — бесцветным, как эхо, голосом, подтвердила Аннализа.

Больше к ней по этой теме никто не приставал. Такая вот экспертиза.

                                              …............................................................................

Рино узнал от Марчелло, что Дарио опять в больнице, и вскоре там объявился.

Когда я пришла того навестить, Рино был уже там — стоял у постели отца со скорбной участливой миной и причёсывал папе редкие волосы набок маленькой увлажнённой расчёской- какой заботливый сын! С такой прилизанной причёской голова Дарио казалась ещё меньше, совсем усохшей. Конечно, расчёсывать Дарио- это очень нежный сыновий жест- не то, что ставить клизмы или менять подгузник!...

Но родители прощают всё, и было видно, что Дарио ему очень рад, даже тронут, можно сказать. Взгляд его был затуманен нежностью от сыновьей ласки... На столике рядом лежал кулёк с карамелью, которую Рино ему принёс.

Было как-то неловко мешать семейной идиллии.

- Чао, Ольга, — приветствовал меня Рино.

- Я с тобой, любезный, не разговариваю, — сообщила я. Оставила всё, что принесла с собой, забрала дедово грязное бельё- постирать(а может, лучше выбросить и купить ему новое) и ушла. Кто я такая, в самом деле, чтобы вносить разлад в эту семью, ссорить братьев и отцов- детей между собой?

Внизу, в вестибюле, столкнулась с Антонио Йеццони, тот стоял в очереди в кассу.

- Уши забились серой, — поведал он мне доверительно.- Ушные серные пробки.- И поковырял пальцем в ухе для ясности.

Я сказала ему, что отец Марчелло плох, и я проведывала его. (Почему-то каждый считает нужным как-то объяснить своё присутствие в больнице).

- Ты хорошо выглядишь- такала элегантность, класс!- похвалил меня Антонио.- Прямо почти как синьора!- добавил он.

- Почему- "как"?- не поняла я.- Я и есть- синьора.

-Нет, ну...в смысле, — замялся он.- Ты же не относишься к высокому сословию, аристократии. Ты же относишься к нашему брату, плебалье*...

- С чего ты взял, — внезапно обиделась я, — что я отношусь... к плебалье?... Ты меня, Антонио, в вашу "плебалью" не записывай. Я- средний класс, им была и останусь, даже если бы вышла замуж за...Скрофетто!

…..........................................................

* PLEBAGLIA (ИT., ПPEЗPИT.) — “HAPOДИШKO”,”ЛЮДИШKИ”, B ПPOTИBOBEC “БЛAГOPOДHOMУ COCЛOBИЮ

Ушла, вся передёргиваясь и фыркая от возмущения.

Вот теперь меня и в плебеи записали!...Так мне и надо!

Больше надо водиться с такой братией, которая в ушах, забитых серой, ковыряется...