TUTTI MATTI . ИЗ ИTAЛИИ : BCE C ПPИBETOM!

 Г Л A B A 21.

 “ MAPAЗMЫ KPEПЧAЮT : MEHЯ OБBИHЯЮT 1) B ПPEЛЮБOДEЯHИЯX И 2) B ПPИCTPACTИИ K  AЗAPTHЫM ИГPAM.”

Как там поётся в известной опере о клевете? "...И, как бомба, разрыва — ается!..."

Здесь до таких ядерных масштабов не дошло, но имели место две трескучие петарды, пущенные в мой адрес. А так как оба обвинения были абсурдны — ну, как бы я могла?...так погрязнуть в пороках, ей — богу... — то самое время о них рассказать.

Сначала в Челлино Аттаназио, где родители Марчелло после обеда мирно куняли себе на стульях, поступил анонимный звонок.

 - Следите лучше за вашим сыном! — сказал суровый мужской голос. — Он проигрывает всё на скачках, вместе с этой русской. И она — ещё более заядлая (нет, даже — "осатанелая","оголтелая", можно было бы дословно перевести, "игрунья"), чем он. Посмотрите — вылетят в трубу!...

 - А Вы кто такой будете? — спросил папа Дарио.

 - Доброжелатель, — скромно и с достоинством представился голос.

Сработало безотказно, ещё бы.

Родители всколыхнулись...Правильное и очень своевременное предупреждение, если учесть, что их сын уже лет десять, как "всё проигрывает".

Этот звонок уже сам по себе в достаточной мере подмочил мою репутацию в глазах родителей, и без дальнейших происков Буратино. Из борца против азартных игр я превратилась в "заядлую осатанелую игрунью", этакую "игрочиху".

Две — три недели спустя, несмотря на объяснения и уверения Марчелло, Дарио и Аннализа всё ещё смотрели на меня косо: он — по — карабинерски сощурив глаза, а она — вообще не смотрела; выражала своё неодобрение молча, сидя вполоборота ко мне на стуле, жуя губы и раскачиваясь. (В последнее время у неё появилась также малоэстетичная привычка вываливать язык и доставать им до подбородка).

Понятно. Разве сын может играть?...Это всё она, русская.

Не сомневаюсь: если эту семью в дальнейшем ждут опись имущества и долговая яма — виновата во всём буду я.

 - Кто бы это мог быть? — недоумевал Марчелло. Анонимный звонок расстроил его не на шутку.

 - Да кто угодно из твоих друзей из агентства, — говорю, — мало ли там психов? Вспомни, с кем ты там поссорился в последний раз. Или кто позавидовал, когда ты недавно выигрывал?...

В последний раз он там поругался с пожилым синьором в засаленном пиджаке е со скверным характером, известным скандалистом. Марчелло привёл в агентство Кикку, которая чувствует себя среди игроков в своей тарелке и никому не мешает; но завистливый синьор, который курит, к тому же, немыслимо вонючие сигары, всё бурчал себе под нос, что "собаки воняют". Это моя — то чистенькая Кикка, моя ароматная и душистая собачка!...

Естественно, Марчелло ответил, что "некоторые люди воняют сильней, чем собаки", а иные, как этот синьор, ещё и плюют в агентстве на стены, так что...

В чём — в чём, а в любви к животным мы с ним солидарны.

 - Да нет, этот не стал бы...Да он и не знает моей фамилии и номера родителей.

Тогда я вспомнила, кого я видела в тот день на улице в Пескаре, непосредственно перед звонком, и сказала:

 - Значит, это был Грациано. Больше некому.

 - Да нет, — не верит Марчелло.

Но я уже была уверена.

Другим вариантом мог быть только наш брат Рино, но он не нуждался в анонимных звонках, имея возможность и так каждое воскресенье обрабатывать родителей открыто, рассказывая им, под какое ужасное(моё) влияние попал младший брат.

Потом выяснилось, что я была права, что всё — таки — Грациано.

 ................................

Но дадим преимущество Буратино. Он первый наносит удар.

Итак, мы с братом Рино долго терпели друг друга, несколько лет.

А именно, он терпел меня, пока я казалась ему не слишком опасной и была не членом семьи, а всего лишь "подругой Марчелло".

А Марчелло, как ему известно, дурачок.

Думал, что от меня отделается так же легко, как от Павлы Матушковой. Я же терпела его до тех пор, пока он не перешёл определённых границ.

При встречах мы были вежливы друг с другом, и если бы он хотел, могли бы стать даже друзьями; но это не входило в его планы.

Я всегда поддерживала его в спорах, стремясь завоевать его симпатию, и видела, что ему это приятно. Ему определённо нравилось, когда Марчелло проявлял своё невежество в тех вопросах, в которых он "разбирался".

Я терпела обеды у него в гостях каждый раз, когда приезжала в Италию, обеды, на которых всегда обсуждалась Россия — коммунистическая, посткоммунистическая; и конечно и непременно — наши проститутки. Всегда проститутки.

Дались ему эти проститутки!

Кем он воображал меня — главой их синдаката?...

Здесь же, за столом, присутствовала его жена Мария, и её не удивляла его странная осведомлённость о местах их, проститутской, дислокации по дорогам Абруццо, расписании работы, и то, что он "ради любопытства" часто останавливается с ними поболтать.

Нужно быть совсем глупой, чтобы представить себе Рино, остановившегося с украинками только "пошутить и поболтать", "безо всякой задней мысли...только потому, что у них такой забавный акцент", трясётся от смеха брат. Но лицо Марии, обычно грустно — озабоченное, как у больной старушки, в этих случаях становилось безмятежным; она даже слегка улыбалась, когда остроумный муж имитировал их акцент, повторяя: "Коза вуой? Сэссо?...Чьенто миля"*.

Мне было противно.

Терпела я и когда в последние наши каникулы с дочкой в Италии, будучи приглашёнными месяц гостить у родителей Марчелло, мы вдруг оказались перед необходимостью снимать квартиру и тратить лишнюю тысячу долларов, что не было никак предусмотрено.

Брату вдруг понадобилась его комната — фактически, их общая с Марчелло спальня в Челлино, на случай если он захочет "переночевать иногда у родителей" — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - ...

 *”ЧTO TЫ XOЧEШЬ? CEKC?...100.000.” (ИT.)

и это именно накануне нашего приезда. На самом деле, капризный брат не появился в Челлино ни разу, но не успокоился до самого дня моего отъезда, когда мы должны были освободить квартиру для новых жильцов. Так, мы не смогли провести в Челлино( то есть бесплатно) даже эту последнюю ночь — пошли в гостиницу.

Рино, любимый сын, обнадёжил родителей, что придёт, что ему позарез нужна его комната и кровать. Надо ли говорить, что и в этот раз он так и не появился!

В общем, политика была ясна: политика отчуждения.

Рино стал опасаться, что я "слишком влезла в семью", "слишком близка к цели", а в его планы женатый брат никак не входил. Родительский дом и так уже был записан на его имя, вместе с землёй; и ему подошёл бы брат, старящийся с мамой и папой, всегда при них, бездетный, не претендующий на "наследство".

Поэтому история с комнатой повторилась и тогда, когда я приехала в Италию "насовсем", расчитывая завершить эту долгую эпопею законным браком.

В доме у Дарио с Аннализой остановиться не удалось. В гостиницу!...Там принимают гостей.

Брату, смотри — ка, опять срочно понадобилась комната и кровать.

Его тяга к родному дому чётко совпадала с моими приездами.

В тот раз, несмотря на мои протесты и желание сразу ехать в гостиницу (там хотя бы чисто и топят), Марчелло решил проявить характер и настоять на своём.

Я осталась с ним у родителей; но вечером явился брат, как бы "собравшись ночевать"(на самом деле — только чтобы устроить сцену; нужно ему ночевать в этом холодильнике!). Увидев, что его комната занята, хлопнул дверцей машины, взвизгнул тормозами и, не сказав ничего, уехал.

Ах, как была расстроена мама! В кои веки раз сын приехал к ней ночевать, а в его комнате — незваные гости!...

В короткое время, благодаря этим демонстрациям протеста и психологическим манипуляциям Буратино, я превратилась в какой — то предмет раздора в семье, в персону non grata...

К тому же, Марчелло изложил им сущность экономического кризиса в России, падения рубля и краха моей коммерции, и стал подходить к разговору о том, что поскольку я не смогу теперь приезжать по делам, то возможно, останусь насовсем, и...

Мама ничего не понимала и раскачивалась на стуле. Ей было ясно, однако, что если раньше я приезжала и уезжала, и денег у меня было хоть отбавляй, то теперь денег у меня станет намного меньше и уезжать я не собираюсь. Амплитуда её раскачиваний на стуле становилась угрожающей, и наконец она заверещала истеричным старческим фальцетом:

 - Женитесь?...Женитесь! Женитесь!!...Посадишь себе на шею их всех — трёх человек!!...

(Кого это — трёх?...Один — это я, второй — моя дочка; а третий — то кто?...)

 - Помогать всем этим!...("Все эти" — опять же мы?)...Обуза! Обуза!!Обуза!!...

Хотя её сын к тому времени уже задолжал мен порядочную сумму, она об этом не знала. Как и об азартных играх. Её нельзя было волновать.

 - Марчелло не женится никогда! — внезапно закончила она, будто вынесла свой приговор.

Дарио молчал и курил.

Я встала и тут же откланялась, выразив сожаление о том, что они все так настроены против меня; а я — то считала их друзьями и полагала, что знаю лучше...

Дело было в канун Рождества.

На следующий день, к моему удивлению, Аннализа позвонила ко мне в гостиницу и пригласила меня на свой рождественский обед.

Я отказалась.

 - Как же так? Ты здесь одна, без семьи, — недоумевала она.

 - Ничего страшного, — я объяснила синьоре, что обычно праздную Рождество с семьёй или с друзьями, а их ни к одной из этих категорий отнести нельзя.

Видимо, обидела всерьёз.

Марчелло пошёл один; там были Рино с Марией. Конечно, разгорелся диспут и скандал, и в центре обсуждения была я. Рино рвал и метал.

Он кричал, что русские — коварны, а Марчелло — наивен, сопровождая это неповторимыми итальянскими жестами; и что он сам никогда не женился бы на Марии, если бы у неё не было постоянной работы. (Мария, мои поздравления! Сказать такое при тебе. Женился только потому, что ты могла его содержать!)

Впрочем, она никак не отреагировала.

 …………………………….

Естественно, в тот раз никто ни на ком не женился, и я, у которой кончался срок визы, должна была уехать. Спасибо брату Рино: он хорошо обработал стариков.

Однако, я взяла его себе на заметку, и из списка всего лишь малоприятных личностей он был переведён в список врагов, от которого до списка " к ликвидации" — всего один шаг.

"I'll be back", как говорят в кино Терминаторы.

Спустя три месяца я вернулась и довела дело до конца. Несмотря на все козни и происки брата.

Это, так сказать, из истории наших "холодных войн".

Впоследствии это никогда не обсуждалось; через пару месяцев после регистрации старики пришли в себя и сменили гнев на милость, и я опять была, как ни в чём не бывало, "принята в семью". И даже делала вид, что ничего ен знаю о том, как Рино ставил мне палки в колёса, о его подрывной деятельности.

Потом был эпизод с Ириной Смакиной, когда я уже начала терять терпение, но простила его, засранца, как не пользующегося успехом у женщин — за исключением лопоухой, во всех отношениях, Марии.

Иногда мне было его даже жалко: неудавшаяся актёрская карьера и так далее...

И может, продолжала бы прощать и избегать конфликтов во имя мира и покоя в семьe, если бы дело не коснулось опять — таки Кикки.

Не знаю, любите ли вы собак.

Я принимаю их дела настолько близко к сердцу, что заслужила прозвище " Olga la Canara"("Собачница"), данное мне, конечно же, их гонителями.

И всерьез полагаю, что следовало приехать в Италию лишь для того, чтобы встретить здесь Кикку .Представить себе не могу, что мы бы не встретились и не узнали друг друга!

Сама судьба, как видно, нас свела.

 …………………………………………

Когда — то и у Рино с Марией тоже был пёсик — маленькая нервная Лилли.

Хорошая собачка, немножко слишком суетливая и запуганная; но было бы странно, впрочем, чтобы в семье, где есть Рино, кто — то вёл бы себя по — другому, включая животных. Какое — то время, однако, он был собакой доволен — развлекался, бросал ей мячик...Наказывал, правда, если мочилась в коридоре, а гулять с ней, выводить во двор, не любил — некогда; куда приятней весь день, пока жена на работе, гулять одному.

В Челлино Лилли приезжала с ними и лазила, конечно, везде, где ей только заблагорассудится. Кристина сажала её мне на руки, и родители веселились — собачка вносила оживление.

Но вот прошёл год — и Лилли им надоела; взрослым, стало быть. То некому было с ней гулять, и бедное животное, несмотря на страх наказания, писало в квартире — нельзя же терпеть весь день; то у Кристины обнаружили какую — то аллергию — вряд ли на собачью шерсть, но тем не менее...

От Лилли решили избавиться. Сперва её отвезли к родителям в Челлино. Здесь она, не нужная никому, бегала вокруг дома, и даже в холодные ночи это привычное жить в тёплой квартире создание не могло найти себе приюта — разве что у кроликов в сарае, да и тот был, скорей всего, заперт.

Животные в семье Коцци как — то не вообще не выживали, разве что самые стойкие и неприхотливые, типа крыс.

На кур и кроликов периодически нападал мор, вызванный загадочными эпидемиями; собаке, привязанной зачем — то годами на цепь, давали прокисшие макароны; чёрный кот во дворе истошно мяукал от голода.

Дом стоял у самой дороги, по которой редко, но со страшной скоростью проносятся машины; но папа Дарио за жизнь Лилли не волновался — опасался, что Лилли " нанесёт какой — нибудь ущерб", то есть "заставит упасть какого — нибудь велосипедиста", а ему "придётся платить". И жаловался Марии.

И Мария, добрейшая из женщин, сказала:

 - Тогда сделайте так, чтобы она исчезла.

Дарио не нужно было повторять два раза.

Он завёз собачку подальше от дома и выпустил, как он говорит, возле кладбища, недалеко от какой — то фермы, а затем уехал.

Все эти действия, не говоря уже о том, что ни в чём не повинное существо, привязанное к своим хозяевам и не приученное самостоятельно добывать себе корм, было обречено метаться в отчаяньи и искать этих хозяев — предателей, а может, и на голодную смерть...Так вот, эти действия подпадают под статью закона и являются преступлением. Нельзя брать собак и потом бросать их, когда вам вздумается.

Надеюсь, что Лилли повезло, и какая — нибудь добрая душа подобрала её...

Я узнала об этой истории слишком поздно, какое — то время спустя, иначе я взяла бы несчастную Лилли себе, хотя будучи собакой Рино, она не была мне особенно симпатична. Кристине они сказали, что "Лилли вышла замуж" и "теперь у неё будут дети".

Какой цинизм! Издевательство. Девочка грустно улыбалась сквозь слёзы, не зная, то ли ей радоваться за свою собаку, то ли горевать оттого, что она почему — то больше её не увидит. Кристина долго переживала свою потерю, и рисовала себя неизменно с чёрной собачкой, Лилли, рядом. Возможно, помнит её и сейчас.

С этого времени, однако, по высочайшему решению брата, собаки в доме родителей стали нежелательны.

Я ничего не знала об этих решениях, потому что меня всегда мало интересовали его решения...и когда мы взяли Кикку, брат уже проповедовал в семье новые принципы санитарии и гигиены; говорил о страшных болезнях, которыми можно заразиться от собаки, о её "нечистом дыхании", которое само по себе уже губит ваше здоровье.

Марчелло возражал брату и говорил ему, что так, как они поступили с Лилли, порядочные люди не поступают...

Но всё было бесполезно: негодяй сказал, что если он избавился от собаки, то теперь собак в доме быть не должно. Родители молчали, как всегда, согласные во всём с о своим дебильным первенцем. Или Лилли была лучше, чем Кикка, или, скорей всего, Рино — гораздо лучше Марчелло.

Что позволено Юпитеру, не позволено быку.

Надо сказать, что Кикка сразу оценила ситуацию, поняла, что Рино говорит что — то нехорошее о собаках вообще и о ней в частности, и отнеслась со взаимной антипатией; стала рычать на него из — под стула, и никакие попытки подкупить её колбасой не имели успеха. (Враги, Кикка. Это — враги! Не бери колбасу у врагов!)

Тогда Мария, внезапно нагнувшись под стул, залаяла по — собачьи, для такой маленькой женщины неожиданно пронзительно и громко:

 - Вуф! Вуф! Ввуф!!...

Я даже замерла, остолбенев на мгновение.

С Киккой от испуга случилась истерика — теперь она лаяла взахлёб.

 - Что это с ней? — засмеялась Мария. — Боится?...

 - Никогда раньше не видела человека, который лает, — предположила я, и увела собаку.

...И опять я решила не раздражать брата. В результате, на Рождество мой маленький щенок сидел и скулил под домом в машине, хотя ему могло быть так хорошо и спокойно у меня на коленях; а я каждые полчаса выходила к нему проверять — всё ли в порядке.

Когда брата в Челлино не было, мы впускали в дом Кикку; но отношение к ней резко изменилось. Если раньше, когда она бежала к ним стремглав на второй этаж, чтобы приветствовать, лизала им руки, махала хвостом, они умильно улыбались и приговаривали: "Ти — ти, ти — ти, ти — ти!", то теперь при её приближении мама стала брезгливо отдёргивать руки, показывая неодобрение или, может быть, страх заразиться...

Собак искренне не понимал причину такой перемены. Почему больше не гладят, не ласкают?...

Потому что Рино запретил. И если уж их отношение к людям зависело от его подсказки, то что уж говорить о какой — то собаке?

Постепенно, однако, Киккин энтузиазм иссяк, и она оставила их в покое — только сдержанно помахивала хвостом при встрече.

"Вам же хуже, — думала я. — Разочаровали существо, которое искренне желало вам добра. Не за деньгами же приходило и не за продуктами, как некоторые!"

 .

 ................................

В тот достопамятный раз брат был один, без Марии и Кристины. И начал, как ни странно, заигрывать с Киккой, улыбаясь и говоря, что "умеет найти подход к собаке".

Ни к кому он не умеет "найти подход" — ни к женщинам, ни к собакам, вот что я скажу. И те, и другие сразу чувствуют фальшь.

И Кикка не попалась на удочку; она прекрасно помнила, что это "тот, плохой", который не любит собак и жена которого громко лает.

Поэтому она держалась на расстоянии и гавкала, как только он к ней приближался. А вообще, мой пёс — сама нежность и дружелюбие, у Кикки повсюду много друзей.

Наконец, Рино взбесился:

 - Да заставь ты заткнуться эту собаку! — заорал он. — А то я дам ей пинка — покатится с лестницы!...

Я встала и выпрямилась во весь рост.

Не знаю, смогу ли я одолеть взрослого, и наглого притом, мужичонку, хоть не совсем карлика, но и далеко не гиганта?...Наверное, смогу.

На всякий случай, я взглядом искала сподручный тяжёлый предмет: кочергу? или щипцы для угля?...Лопатку?

 - Знаешь что, — говорю я спокойно, стараясь подбирать слова и не сказать лишнего, — при всём уважении к этой семье, — смотрю на маму и папу, — если кто — то сделает что — нибудь плохое моей собаке — я сделаю то же самое ему.

Этого он не ожидал. Может, это пошло вразрез со сложившимся у него представлением о женщинах, но во — первых, у него это представление неправильное, а во — вторых, когда никто меня не защищает, я могу защищаться сама.

 - Так значит, ты ещё не поняла, что собака в этом доме нежелательна?! Как тебе ещё объяснить?!...Здесь — не Россия, а Италия, и вы должны стараться подняться до уровня нашей культуры! — не успокаивался брат.

 - Я, Рино, до твоего уровня культуры уже поднялась в начальной школе, — говорю я. — Уже умела читать и писать, когда ты только начал связно говорить. Хоть я и младше тебя, — добавила.

Во время короткой паузы он вспоминает этапы своего культурного становления.

 - ...А! — кричит торжествующе после. — Тебе не нравится, что мы — крестьяне?! А ты — то кто?!...Говоришь, что ты — медик, но это ты говоришь! Мы — то не знаем, какой ты медик!

 - Я привезу тебе копии документов, как только переведу их в Риме; у тебя будет твой собственный экземпляр, — заверяю его. — А насчёт собаки — твои родители никогда мне не говорили, что собака в доме им мешает.

 - Я сказал, что собаки в доме быть не должно!!

 - А как же твоя собака? Она бегала здесь везде.

 - Я избавился от неё!...

 - ...и совершил подлое, гнуснейшее преступление. Ужасную вещь совершил.

 - Здесь дом весь загажен крысами; крыс полно, — вступает Марчелло. — Если тебя так волнует гигиена — сделал бы что — нибудь в доме: уборку, дезинфекцию, побелил бы стены...

Тут Рино орёт, как он загружен и занят; а вот мы, которые живём близко, мы должны были бы помогать старикам! И красить, и белить!...Он, Рино, всегда думает о маме с папой, он и только он!

 - Почему же тогда, — говорю, — ты не хочешь, чтобы мама и папа жили с тобой?...

Молчание. Глаза ещё навыкате от возмущения, щёки вздуты, но ответа нет. Этот бестактный вопрос застал Рино врасплох. Ах, никто не осмеливался ему его задать...

Уже год, как Аннализа жалуется детям, что не хочет жить "одна с Дарио" и плачет, и собирается "уйти в дом престарелых". А Рино отвечает, что в их новой квартире ей места нет, а единственная свободная комната "вся занята мебелью".

Всё кончилось тем, что пришлось мне её утешать и согласиться, в случае необходимости, взять стариков к себе.

 - Что ж, снимем дом или квартиру побольше, — сказала я, хотя каждая клетка моего организма кричала в ужасе: "Нет!...Нееет!!", — и будем жить вместе. Попробуем хотя бы.

Однако странно, что старший любимый сын с невесткой — итальянкой и их родной внучкой не хотят их брать к себе, а невестка — иностранка, которую не хотели "принимать в семью" — согласна.

 - Хорошо, — брат выпускает воздух и делает лицо нераскаявшегося злодея, — считай, что ты мне преподнесла урок...довольна? Я — вот такой плохой; и что?...

 - Да, сдаётся мне, мил человек, что ты на самом деле плохой, — говорю, — но это ещё не повод на меня орать, повышать на меня голос; потому что со мной так никто не разговаривает. Я к себе требую уважения, а ты себе стал позволять — сейчас как бы из — за собаки, а тогда, летом — из — за Ирины...

 - А! Эта кретинка?! — смеётся он неестественным смехом. — Та, что наставляла мужу рога?...Да я бы её — пинком под зад, на месте её мужа!

 - Вот, пожалуйста — ты её абсолютно ен знаешь, а позволяешь себе...

 - Да сразу видно, — машет он рукой, — что это...несерьёзная...(хотел подобрать, видно, другой эпитет, но при родителях передумал)

 - А ты — серьёзный? — удивилась я. — Ты у нас что — очень серьёзный?

Только это спросила.

И вопрос повис в воздухе. Оказывается, в этот момент он испугался; подумал, что сейчас я расскажу о его похождениях с Мариной Верденской, матерью троих детей и актуальной владелицей трёх магазинов в Ростове. Я не собиралась этого делать. И в мыслях у меня не было. Хотела только сказать — имеет ли право он, с его "серьёзностью", осуждать других?

Но брат не понял; весь раздулся и побагровел.

С ним случилась истерика, и он внезапно заголосил:

 - Ну, трахнул я твою подругу! Ты это хотела сказать, да?!...Я трахнул твою подругу!... — и разводит руками, как в театре: видите, мол — я никого не боюсь!

И нервно смеётся.

 - Да нет, я не это хотела сказать, — машу я рукой, — но раз уж ты сам признался...

Родители не ожидали таких откровений. Слегка опешили, хотя быстро оправились. Им — то что? Может, в глубине души порадовались за сына, что не скис ещё совсем в семейном болоте, молодец — живёт полной жизнью.

Главное, что Марии не было. Да если бы и была Мария — я уверена, она бы и виду не подала. Её ничем не прошибёшь.

А мне тем более эти разоблачения никакого удовольствия не доставили. Потому что, во — первых, меня коробит от слова "трахать", а во — вторых, трудно себе представить более неприятное зрелище, чем спаривание Верденской и Буратино — как неэстетично!

Уже не говоря о том, что и "подругой" назвать её нельзя. Была бы подругой — я бы с таким типом не стала её знакомить...

А в — третьих, преступление, которое они совершили вместе с Марией, бросив собаку, по мне намного хуже дурацких супружеских измен.

Это вот — аморально и гадко.

И тут брат пошёл ва — банк, и настал мой черёд удивляться.

 - А ты что делаешь, когда ездишь в Пескару? А?...

 - Я?

 - Да, ты!

Ожидал, наверное, что поймает меня в капкан и вызовет такой же поток саморазоблачений?

Увы, самое страшное, в чём меня можно уличить — это в покупке какой — нибудь тряпки в бутике, на которую у меня, по идее, не должно быть денег, а они есть, тайно выкроенные из семейного бюджета. Но я, как человек осторожный, входя в особо роскошный магазин, всегда оглядываюсь: не шпионит ли кто украдкой?...Нет ли за мной слежки — каких знакомых, или того же брата?

А ещё меня можно увидеть в магазине пластинок. И в книжном. Или просто идущей по улицам. Мне нравится теряться в толпе большого города и ни с кем не здороваться на каждом шагу. Я выросла в большом городе, я скучаю по большому городу.

Вот что я делаю в Пескаре.

Да и что такое Пескара? Всего — навсего сто тысяч человек. Имитация, иллюзия большого города.

 - Ты знаешь, что ты делаешь, — отвечает он многозначительно.

 - Я — то знаю: гуляю, в магазины захожу...А ты что имеешь в виду?...

Хотя всем уже было ясно, что он имел в виду.

 - Ты что, её с кем — то видел? — прищуривается Марчелло.

Ага, вот оно, наконец!Вот этого нам не хватало — страстей, немного ревности; а то что — то увял интерес, всё как — то буднично, пресно...подбавь — ка, брат, огонька!

 - Не хочу говорить, — уклоняется Рино.

И таким образом ясно даёт понять: да, я, может, с кем — то её и видел.

Но дело в том, что по чистой случайности во время моих прогулок по Пескаре мне ни разу не довелось встретить ни одного знакомого мужского пола, или хотя бы соседа по базару, с которым я могла бы остановиться на пять минут поболтать или выпить по чашке кофе...так что, Рино, голубчик, все твои инсинуации — чистой воды выдумка и провокация, потому что ни с кем ты меня не видел.

Жаль, жаль. Потому что в противном случае оставались бы какие — то сомнения в твоей порядочности, а теперь их не остаётся.

Рино — абсолютно нечестный и непорядочный брат. Возникает сильное желание подойти к нему и дать оплеуху, этому мелкому интригану, но я его подавляю.

 - Так ты видел с кем — то её или нет? — настаивает Марчелло.

Вот какой оборот принял разговор. До чего легко сбить итальянца с толку!

Bсе уже говорят одновременно; воцарился хаос, беспорядок. Папа, по — моему кричит, что хотел бы, чтобы в будущем все ограничили свою сексуальную активность семейным кругом, а мама неизвестно отчего развеселилась и хохочет, открывая беззубый рот.

 - В общем, — говорю я, подводя итог, — здесь проблема не в собаке и не во мне, а в том, что Рино хочет нам дать понять, что он в доме хозяин; его комната, его кровать, он устанавливает правила; а остальные, включая Марчелло и родителей, права голоса не имеют.

Почему он сперва поссорил Марчелло с Матушковой, а потом старался избавиться от меня?...Потому что ему нужен неженатый брат, без семьи. Он волнуется за своё наследство: дом, который записан на него, землю и прочее.

 - Что — оо?! — взвивается Рино.

 - Так вот, — продолжаю я, — если дело в этом, то меня это твоё наследство не интересует; всё это хозяйство даже не представляется мне ни ценным, ни привлекательным, оно и выеденного яйца не стоит — я уже об этом говорила. Что я буду здесь делать — возделывать пол — огорода?

 - И меня ни хрена не интересует! — говорит Марчелло. — Пусть забирает всё.

 - А ты откажись, если тебя не интересует, — живо вставляет брат.

Мы поднимаемся и уходим. Брат остаётся — орать на родителей.

И с одной стороны, Марчелло доволен — наконец я без обиняков выложила брату всё, что он хотел бы сказать годами, но не решался; но посеянные сомнения, с другой стороны, дают всходы, и на обратном пути в машине он то и дело спрашивает:

 - Мог он тебя всё — таки видеть с кем — то в Пескаре? или не мог?...Нет, мне — всё равно, но разговоры эти мне не нравятся...

 - А он тебе для того и сказал, чтобы ты сомневался.

 - Да нет; он так просто сказать не мог.

 - Да что ты! Конечно, нет!...Твой брат — чеcтнейший человек.

Я устаю от этой комедии. Он верит этому интригану, выброшенному со скандалом отовсюду; и даже, спустя какое — то время, вздыхая с неподдельной горечью, говорит:

 - Ты заставила меня поссориться с братом.

 - Можешь вернуться и помириться. Можешь даже поцеловать его за то, что клевещет на твою жену, то есть меня. Другой бы на твоём месте...

Но это ведь бесполезно, объяснять Марчелло, как должен был бы вести себя на его месте настоящий мужчина, жену которого позорят и ложно обвиняют.

Даже смешно: почему я всегда жду, что кто — то поведёт себя "как настоящий мужчина" и неизменно остаюсь разочарованной?

Потому что никто себя так не ведёт. Кроме меня.

Может, я — последняя из настоящих мужчин?

На следующий вечер позвонила взволнованная Мария.

Марчелло только вернулся с работы.

 - Беги, спасай брата!

Что случилось? Рино в очередной раз поссорился с соседями — из — за парковки машин под домом или какой — то ещё ерунды — и разгневанные соседи повели его к морю, чтобы набить ему морду. А может, его убить.

А поскольку друзей у него нет, и Марчелло — единственный брат, то должен же он что — нибудь сделать, защитить Рино!...

Я была уверена, что Марчелло побежит, как всегда, спасать. Вот он, удобный случай помириться с братом!

Но не побежал. Видно, устал после работы.

 - Мария, — сказал он, — мне жаль, но пока я доеду до Монтесильвано, за это время его или уже убьют, или дело решится миром. А во — вторых, надоело его спасать. Скажи своему мужу: пусть научится ладить с людьми.

Повесил трубку и сел есть.

Брат вышел из истории с соседями живым и невредимым, но не сделал для себя никаких полезных выводов(именно потому и не сделал).

Приехав в конце недели, как всегда, в свою вотчину Челлино и зайдя в свою комнату, он заметил пропажу с полки одной из немногих книг, а именно — позарез ему нужного в этот момент орфографического словаря.

Словарь, который тридцать лет до этого пылился на полке и принадлежал обоим братьям, мы взяли для Кати.

Брат устроил скандал: почему его вещи берут без спроса? И потребовал срочно вернуть.

Аннализа была расстроена и раскачивалась на стуле. Вечно её первенца обижают!

 - Если вам нужен словарь, пойдите себе и купите, — говорила она Марчелло, — пойдите и купите, — повторяла она. — А этот я покупала Рино, когда он учился в школе!...

Видя маму в таком состоянии — впрочем, как обычно после визитов Рино — Марчелло взбесился. Этот словарь, наконец, переполнил чашу терпения; а у Марчелло эта чаша — размером с таз. Скрежеща зубами, он позвонил брату и сказал, чтобы тот перестал возбуждать попусту мать, у которой не в порядке с головой; пусть, если что не так, обращается прямо к нему, Марчелло, и он найдёт способ его удовлетворить. Пусть не трогает мать, которая после его приходов вся накрученная, как пружина.

На этом "культурная часть" его речи окончилась. Видно, по — хорошему брат не понимал и спорил.

 - Тебе нечем заняться, а?! — сказал он тогда. — Слишком хорошая жизнь?...так я тебе её испорчу ; я тебя в больницу отправлю!! полечиться!...Что тебе нужно?!...Что? словарь?...Что ещё?!...Моя жена тебя не устраивает?...А? Ага!...Да, есть люди покруче тебя — ты этого не знал?...Ну, будь здоров.

Это было уже кое — что. Наконец заговорил, как мужчина.

Хотя бы один раз, для разнообразия.

 ……………………….

С братом мы не разговаривали два года.

Аннализа всё это время пыталась нас "помирить". Однако, представляла она себе это примирение своебразно: считала, что я должна попросить у Рино прощения.

Интересно, за что?...

Я была неправа, "рассказав о том, что он спал с моей подругой".

Во — первых, говорю, это не я рассказала, а он сам. Во — вторых, не при Марии. А в — третьих — это правда (и Марчелло — свидетель кивает головой).

А вот то, что он пытался сказать про меня, ваш сын — это уже сознательная клевета, и я, говорю им, найму адвоката, устрою ему процесс с возмещением моральных убытков и прочим(это я только пугаю, но они об этом не знают; растерянно хлопают глазами). В ходе процесса его попросят предъявить доказательства, а так как доказательств нет — извиниться публично.

Он должен извиняться, а не я, уважаемая свекровь.

А возмещения морального ущерба я потребую потому, что — кто знает? Из — за этих посеянных сомнений могут испортиться наши отношения с Марчелло; а то и разведёмся...В иных семьях на почве ревности и клеветы случаются страшные вещи: вот, то и дело видишь по телевизору — кто — то кого — то зарезал или застрелил; происходят трагедии, жизнь подвергается опасности — так или нет?...

Родители кивают головой, соглашаются.

Поэтому тот, кто клевещет, берёт на себя большую ответственность. И должен платить.

Надо быть поосторожней с людьми. А то люди бывают разные. Один всё проглотит спокойно, как Марчелло, а другой сначала вашего Рино задушит за оскорбление жены, а потом уж начнёт разбираться.( Это я опять фантазирую на тему: "Мужчины, мужчины, мужчины к барьеру ведут подлецов". Никуда они их не ведут).

Ваш Рино кончит плохо рано или поздно, если не изменится.

Сказав эту речь, смотрю на притихшую аудиторию свёкров.

Папа Дарио вроде со мной согласен. А мама качается на стуле и шамкает беззубо ртом:

 - У меня два сына; и одному я не могу ничего сказать, и другому... А ты, Ольга, должна выполнять свой долг! Э!...

...Какой именно?...Ничего я не поняла. Одно ясно: теперь ни о каком совместном проживании с родителями и речи быть не может. Не хватало ещё, чтобы я взяла страиков к себе и досматривала их, а по воскресеньям к ним приходил любимый сын Рино, получал от них свою "стипендию" и вдобавок командовал нами!

Нет, я умываю руки.

И кого, интересно, он думает, можно найти, встретить на улицах Пескары, если предположить, по его теории, что я выхожу из дома искать мужчин?...Каких — нибудь маньяков, уличных приставал?...Кто из нормальных людей к тебе подойдёт на улице? Разве что такой субъект, как он сам, который как раз с этой целью и бродит по городу. Как он себе это представляет?...Судит по себе, конечно. Но я — то — не он.

Как мало знают они людей!

Как глупо всё — как в мексиканской теленовелле!

Ох, боже ты мой, боже мой.

 ..................................

Примирение с братом состоялось в один прекрасный день.

Жаль, что Аннализа этого не увидела, потому что была уже не с нами, а в лучшем из миров. И произошло это совсем не так, как ей бы хотелось.

Два месяца спустя после её смерти, на Пасху, после семейного обеда, во время которого я всё ходила проведывать, как там моя Кикка в машине, я решила: хватит.

Выпустила её из машины и дала ей зайти в дом, не объясняя ничего никому.

На лестнице Мария испуганно вытаращила глаза:

 - Ты дала ей зайти?(Боялась реакции своего господина)

 - Да, — спокойно ответила я.

Никто не сказал больше ни слова. И брат сидел и молчал.

Кикка стояла перед ним, гордо держа хвост пистолетом, а он разглядывал пол у себя под ногами...

Может, торжество, которое я испытала при этом, было не совсем, вы скажете, адекватным, но эта победа не показалась мне малой и незначительной.

Учитывая обстоятельства.

 ………………………………………