TUTTI MATTI . ИЗ ИTAЛИИ : BCE C ПPИBETOM!

 Г Л А В А 8 .

 “СРЕДИ РУССКИХ МАЛО ХОРОШИХ”.

В один из тихих вечеров сидим в гостях у лучшего друга Марчелло, Эрколе, и его мамы. Совсем недавно мама, синьора Аньезе, тяжело заболела, а так как Эрколе по роду занятий мало бывает дома — ездит по всей Италии, скупая в разорившихся и закрывающихся магазинах товар оптом — он взял для синьоры Аньезе украинскую прислугу, Веру. Или, как она себя называет на украинский манер — Виру. Вместе с Верой приехал и "чоловик" её, Юрий. И ему место нашлось и работа в доме; дом у Эрколе большой, как гостиница, три обширных этажа. Тут одной уборки на пять человек прислуги.

Платят украинцам мало — Вире, Юрий подрабатывает на стройке. Вместе выходят из дома раз в неделю на два часа: куда им идти?.. без документов — то. Такая тихая, скромная пара; едят — тоже самый минимум. Разве можно сравнить с итальянцами? Синьора Аньезе, пока здорова была, кушала за троих; мы с ней обедали пару раз в ресторане, да и дома у неё частенько бывали. Казалось, хозяева должны быть "нашими" украинцами довольны? Так нет. Пожилая синьора капризничает, поджимает губы: не умеет Вира готовить!

 - Как же так? — говорю я. — Обычно украинки — хозяйки хорошие.

Да вот, макароны с таким соусом, как она привыкла, у Виры не получаются, в салат она нарезала помидоры и всё перемешала, чего ни в коем случае делать нельзя, и вообще — не доверяет ей Аньезе готовить, а просит соседок или ещё кого...

 - Что вы вообще там, в России, едите? — с брезгливым неодобрением спрашивает она.

Ну, рассказываю я, на первое — борщ, суп; макароны три раза в день, ясное дело, не едим. Но, довожу до сведения синьоры Аньезе, итальянцы — вообщс единственный народ на земле, который ест макароны на первое каждый день.

На второе... да что там говорить! Итальянская кухня — хорошая, хотя не всем она идёт на пользу. Но и в кухнях других национальностей всегда можно найти что — то вкусное и полезное.

 - Нет, — говорит она обиженно. — Неправда. Лучше, чем итальянцы, никто и нигде не питается! А у вас культуры питания нет; вы есть не умеете.

То же самое мне говорил и мой муж, страдающий хроническим колитом и в сорок лет ставший невыносимым пердуном — спасибо итальянской кухне и его особой "культуре питания".

Чтобы долго не распространяться о "культуре питания", я встаю и демонстрирую Аньезе мой относительно плоский живот и фигуру, которая могла бы быть намного лучше, если бы не постоянный стресс итальянской кухни, соусов и макарон. Вот она, культура питания в действии. У них же в семье все: мама, Эрколе, его сестра (между прочем, врач по специальности, как и я) страдают ожирением, а Эрколе ещё и диабетом. Уж кому, как не им, нужно сесть на диету: поменьше жирного, жареного, острого и мучного…

 - Ну и что? — возражает Аньезе. — Это у Марчелло живот от вина, а не от еды.

Почему — то она решила, что я сравниваю мой живот с животом Марчелло, а не с её и животами членов её семьи.

 - А у вас там голод такой, в России... Вы даже макарон в глаза не видели, не знаете, что это такое...

Смешной этот разговор начинает надоедать. Марчелло с Эрколе беседуют где — то в других комнатах, а меня оставили со старухой!

Сегодня она особенно несносна.

 - Макароны, — отвечаю, — все у нас знают, неправда. Кто это Вам всё рассказал?

 - Да Эрколе!.. Он был в Москве и чуть с голоду там не умер. Году в восьмидесятом.

Ну, может быть. Тогда был дефицит.

Но и спецобслуживание для иностранцев в те годы было — не могли они в Москве голодать.

 - Я вот, синьора Аньезе, — говорю я ей, — привыкла дома покупать и есть икру, красную и чёрную. У нас в Ростове в любом магазине есть. (И чувствую, что слюнки текут: намазала бы сейчас бутерброд!). А здесь, в Италии, нет... Нет, определённо где — то есть, я уверена, но в обычных магазинах не видела. Может, не всем доступна по цене. Ну, и что? Я и без икры как — то приспосабливаюсь.

Мы, русские, к счастью, не так зациклены на еде, как итальянцы.

Считая разговор на этом законченным, я мило ей улыбаюсь и достаю из сумки книжку — "Дневник Бриджет Джонс". Знала, что будет скучно и взяла почитать. Думаю, Аньезе всё равно сейчас дремать начнёт, наговорилась уже.

Ан нет.

 - Ты что это с книжкой носишься? — недоумённо спрашивает она.

 - Да так, читаю, когда время есть.

 - Так значит, тебе не нравится делать... всякие дела? — заключает она.

 - Какие дела? — не понимаю.

 - Ну, стирку, уборку — домашние дела.

Странный вывод. Но, в общем, правильный.

 - А кому нравится? — удивляюсь я. — Делаю, конечно, по необходимости. А вот книги читать я действительно люблю...

 - А! Все вы такие! — машет на меня рукой Аньезе, и на лице такое выражение, типа: "Знаю я вас, сразу раскусила".

 - Кто — все?

 - Да русские! Не любите готовить, домашними делами заниматься. Мало вообще среди русских хороших.

Вот это уж меня обидело. Я даже "Бриджит Джонс" отложила. Больная женщина; но всё же нельзя такие вещи говорить.

 - Ну, как же можно, синьора Аньезе, — говорю я, — когда напротив вас, у вас в гостях, русский человек сидит, говорить, что русские — плохие?

(И было бы также интересно узнать, как её дочка, не читая книг, окончила институт...).

Я уже слышала раньше её отрицательное мнение об албанцах; ну ладно, допустим, что албанцы в Италии — как притча во языцех; но уж русские — то чем вам не по вкусу?

 - Вы, синьора, скольких русских — то знаете лично? Со сколькими знакомы?

 - Я — нет, а вот люди говорят...

 - Да у вас, извините, когда "люди говорят"...У вас люди вообще не знают, ходят в России голые или одетые, и с Африкой путают.

 - Да я не тебя имею в виду, — идёт она уже не попятный. (Ага! Всегда не меня, а "других русских"), - a говорят, что у вас там такая нищета, что все работают проститутками...

 - ?!..

Прекрасно. Значит, Россия разбилась на два лагеря. Половина работает проститутками — все, как она говорит, женщины, а половина, стало быть, мужчины — их клиенты?

Возможно, меня провоцируют. Я должна встать и уйти?.. Пожаловаться Эрколе на его мать, больную раком?.. И он, конечно, постарается загладить ситуацию.

Нет; я должна себя контролировать.

 - А ваши не работают проститутками? — задаю вопрос. — Больший процент проституток в Италии — всё же ваши, отечественные.

 - Неправда!.. Все — иностранки, — обижается Аньезе. — Вот наш сосед, хороший парень, пятидесяти семи лет, взял себе одну, вроде русскую, из ночного клуба, двадцати семи лет - так она у него тридцать миллионов украла и вернулась к себе.

 - ?!

Выясняется: тридцать миллионов не были похищены у него из бумажника или сейфа, а это те деньги, которые он истратил на неё за три года сожительства(в конце, надо полагать, хотел бы получить их обратно?). Около пятнадцати тысяч долларов: купил ей подержанную машину, помог сделать ремонт на Украине (вот откуда все "русские" едут — с Украины!), и прочее.

И ещё: разница в тридцать лет в возрасте ни о чём ему не говорила? Вам ни о чём не говорит?..

 - А кто же тогда хороший? — спрашиваю я у старой итальянки.

 - Итальянцы хорошие, — доверительно сообщает мне она. — У итальянцев — доброе сердце. Видишь, они всем эмигрантам разрешают приезжать, всем иностранцам, и жить здесь...

Честное слово, мне бы немного юридического образования, и я бы стала здесь адвокатом — защитницей прав и достоинства русских в Италии.

 - Это, синьора Аньезе, не от доброты душевной правительство разрешает въезд эмигрантам, — говорю я ей, — а потому, что рождаемость у вас упала почти до нуля. Не размножаются больше итальянцы, Слишком много пьют, едят, подолгу живут с мамами и слишком поздно женятся. Вот почему за счёт эмигрантов пополняют численность населения. А не от "сердечной доброты", понятно?

 - И верно, — соглашается вдруг она. — Это ты правильно говоришь.

Ещё бы. В Италии работать скоро будет некому — одни пенсионеры. Их семья — тому пример. Ни у Эрколе, ни у его сестры — врача нет детей.

 - И всё — таки, итальянцы — хорошие. Скажешь, нет? — настаивает она.

Я загадочно улыбаюсь.

 - Ну что плохого в итальянцах?

Если хочет — могу ей рассказать... ох, не нужно меня провоцировать!

 - Хорошие, — говорю я, — да. Только вот немного жадноватые... и трусливые.

 - Итальянцы?! Трусливые?! И жадные?!.. — всплескивает она руками.

Ничего — ничего. Теперь настал её черёд охать и ахать.

 TPУСЛИВЫЕ?!

То, что итальяшки — народ трусоватый, известно уже давно.

Не герои, скажем так. Жидки на расправу.

Взять того же Марчелло. За десять лет нашего знакомства ни разу не решился приехать в Россию, хотя имел массу возможностей, и любопытства ему не занимать; боялся, что как только ступит на ростовскую землю — откуда не возьмись, выскочит мой бывший муж и вонзит в него свой кинжал; или "наймёт преступников", чтобы его застрелили".

Меня эти воображаемые картины страшно забавляли. Я объясняла ему, что бывший муж — мирный человек, у него и в мыслях нет кровавой расправы; и уж тем более ему не захотелось бы губить свою молодую творческую жизнь в тюрьме из — за удовольствия потыкать в Марчелло ножом или пальнуть в него разок.

 - Кто его знает , — отвечал в сомненьи Марчелло, — никогда не знаешь заранее...

Короче, боялся.

О каком путешествии не зашла бы речь — везде он видит какие — то возможные опасности: там — хаос, преступность, как у нас в России, а там — ещё что — нибудь... В Норвегии — холодно, в Англии — дождь.

Хотя, если скажешь ему: "Боже мой, как ты всего боишься!" — он взьерепенится:

 - Я?! Боюсь?!.. Да я был в Каракасе! В Венесуэле!.. Что — оо?!Там тебя застрелят — и глазом не моргнут"!.. Подруга!

И делает лицо бывалого укротителя бандитов.

Да, был он в Венесуэле. Двадцать лет тому назад, когда был молод и горяч.

Рабитал у своего дяди на башмачной фабрике, и по вечерам они боялись высунуть на улицу нос... всё прислушивались к отдалённым перестрелкам.

 - У нас в Ростове, Марчелло, никто тебя не застрелит, — уговаривала я. — Я тебе гарантирую. Если, конечно, ты не везёшь с собой какой — то стратегический груз или целую уйму денег. Я всю жизнь прожила в Ростове, и никто меня даже не пытался ограбить на улице, или тому подобное. Конечно, если ночью ходить по пустынным кварталам и злачным местам, искать приключений — с тобой может, как и везде, что — нибудь случиться...

...В общем, так и не поехал.

В Италии неизгладимое впечатление на многих произвёл образ русского Ивана Драго в фильме "Рокки", созданный на экране шведом с "выразительнейшим" лицом, Дольфом Лундгреном. Когда он произносил, глядя бесстрастно в глаза Сталлоне, фразу, которая по — итальянски с "русским" акцентом звучит: "Ти спьеццо ин дуэ"("Разорву тебя пополам"), итальянцам было действительно страшно: вот они, русские. Роботы — убийцы.

Швед напугал их от нашего имени.

Я поняла, что русские женщины куда отважней итальянских мужчин.

Особенно — женщины — коммерсанты.

Сколько поездок совершила каждая из нас в одиночку и в группе по Европе, Азии и Африке с крупными суммами наличных в кармане! И разве нам приходило в голову, что там тебя могут обворовать, убить, а там — плохая погода?..

Были осторожны, и всё. Рисковали, конечно..

И если поставить друг против друга две виртуальные армии: одна состоит из мужчин — итальянцев, а другая — из наших целеустремлённых, отважных, неудовлетворённых женщин, и пустить в штыковую атаку... могу поспорить: итальянцы наделают в штаны со страху и побегут, лишь завидев передние ряды...

Я даже знаю, кого поставить в первый ряд, чтобы нагнать больше паники.

Но не будем отвлекаться.

...Как — то раз летела из Римини домой; предстояли скучные три с половиной часа в самолёте "Донавиа" «ТУ — 154».

Напротив меня устроились два итальянца. Небрежно развалившись в креслах, игриво поглядывали на сидящих вокруг коммерсанток, шутливо обращались к стюардессе, и старались скрыть за несколько нервным весельем озабоченность предстоящим полётом.

Я сама немного боюсь этих самолётов "Донавиа".

Кто знает, сколько им лет и какой из полётов будет для этого "ТУ" последним?..

Иногда они обращались к сидящему сзади и неплохо знающему итальянский коммерсанту, очень серьёзному мужчине. Расспрашивали насчёт самолёта, и тот заверял, что самолёт — "хороший, очень надёжный и исправный".

Меня это стало забавлять. Итальянцев приятно иногда попугать; тем более, что плохому они верят легко.

Как раз попросили пристегнуть ремни.

Полуобернувшись, я вмешалась в разговор:

 - А вы хоть знаете, сколько лет этому самолёту?..

 - ... Сколько?.. — насторожились они. И сразу всё внимание переключилось на меня.

 - Лет тридцать пять — сорок, — сказала я спокойно и веско. — По крайней мере, сколько существует эта авакомпания(хотела сказать:"сколько себя помню") — никто ещё новых самолётов пока не покупал; все старые.

Коммерсант пытался что — то слабо возразить, но его уже никто не слушал. Моя информация была более страшной, негативной.

А значит — более достоверной.

 - Нет, но хотя бы моторы — меняют?.. — с надеждой в голосе спросил меня один.

 - А кто его знает? Кто вам скажет? — слегка раздражённо ответила я. — Каждый раз летишь — рискуешь жизнью.

Итальянцы выпучили глаза.

 - А что может случиться? — разволновались они.

 - Да всё, что угодно. Один раз, помню, сгорел кондиционер, — как бы припоминаю я. Такой случай действительно был, и у кого — то вроде оплавились колготки, — был небольшой пожар в салоне. А в другой раз мотор барахлил, но ничего — долетели... Крылья могут отвалиться, — подавляя смех, говорю я, — да мало ли что! (Не разбираюсь я в самолётах, но это уж совсем — "крылья"...).

 - Порко Джуда! Токко кольони!*.. — говорит один, и оба берутся руками за промежность.

 - Кольони вам не помогут, — сурово отвечаю я. — Мужайтесь, и... молитесь.

Итальянцы немеют и застывают в креслах.

Мой спокойный и обречённый тон их убивает.

Они больше не смотрят ни на женщин, ни по сторонам, а только перед собой, и всё время взлёта и набора высоты сидят, вжавшись в спинки кресел, стиснув подлокотники и потея.

 - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — -

 * "Потрогать яйца" — в Италии суеверный жест, помогающий отвратить беду — как у русских сплюнуть три раза через левое плечо или постучать по дереву. (от авт).

...Впрочем, страх постепенно их отпускает. Они видят, что все пассажиры расстёгивают ремни, закуривают; стюардессы разносят ужин...

Итальянцы вымученно улыбаются.

Но теперь со всеми расспросами обращаются только ко мне.

 - Это можно есть? — спрашивают они, указывая на странный набор продуктов, выложенных в пластмассовых мыльницах на подносе: немножко рыбки, немножко курицы, немножко колбаски — всё жирненькое такое... тьфу.

 - Ешьте, ешьте, — я машу успокоительно рукой, и итальянцы принимаются за трапезу.

 - Правда, — говорю я с минуту спустя, убедившись, что они уже начали есть, — помню, в прошлый раз или позапрошлый... прошлый или позапрошлый? летели вот так — и один итальянец отравился...

 - Отравился? — глаза снова выкатываются из орбит, еда застревает в горле.

 - Да, — киваю я.

 - И что?!..

 - Ну — ничего, — описываю я симптомы отравления, — началась тошнота, рвота, затем — повысилась температура, понос..., — рассказываю спокойно и жую.

 - И что?!

 - И ничего — в Ростове уже ждала "Скорая помощь", — невозмутимо продолжаю я.

 - И что ему сделали? Что, операцию?!..

Я смотрю на них, и мне становится жалко. Игра надоедает. Хочу спокойно поесть, наконец.

 - Не — а. Сделали ему такую ба — альшую клизму, — говорю.

Постепенно их лица расцветают пониманием, улыбкой; глазки лукаво щурятся:

 - А — аа!.. Бирикина! "Шутница!", — грозят мне пальцем.

Из самолёта они выходят следом за мной, как цыплята за квочкой. Когда мы встаём с кресел, оказывается, что оба едва достают мне до плеча. В аэропорту помогаю им заполнить таможенные декларации.

Симпатяги. Как хоббиты. Или маленькие дети…

Но разве можно положиться на таких мужчин?

Синьора Аньезе сердится.

Она не понимает, зачем я так шутила с итальянцами и пугала их полётом; и негодует по поводу того, что в самолётах у нас так плохо кормят, что можно отравиться. Это не смешно.

 - Итальянцы, — говорит она, — самые лучшие в мире.

 - Это каждый так думает о своей национальности, — подначиваю я её.

 - Нет — нет, это — правда. И Италия — сад Европы! Это все знают.

Но я уже рассказываю не для неё. Меня слушают Вера и Юра — украинская прислуга.

 - Да, итальянцы, они — ничего, но... (Какой там ещё из смертных грехов остался?...) жадные.

Она пучит глаза — вот — вот случится удар — ой, нe надо!

 - Итальянцы?!.. Жадные?!.. ?!..

 ЖАДНЫЕ?!

Лучшее, что мне запомнилось из моих первых поездок в Италию — это походы в ресторан.

О, рыбные рестораны!.. Это — нечто! Там тебе открывается новый мир; и в смысле неведомой раньше флоры и фауны на тарелке; коцце, вонголи, бомболетти, лумаке, скампи, канноликкьи, паноккьи и прочая экзотика, так и в смысле новых вкусовых ощущений... очень рекомендую.

Рестораны агритуризма в горах тоже хороши, но ресторан в порту с рыбой свежего улова – э то особое наслаждение. Одни закуски – восемь — десять смен блюд, потом спагетти или ризотто с морскими продуктами, затем второе — рыба жареная или гриль, или, может, морские раки...

Кажется, объелся так, что потребуется промывание желудка. Однако, уже через час ты снова чувствуешь себя легко и непринуждённо.

Рыба — легкоусвояемый продукт.

Я что — то отвлеклась. После всей этой критики вспомнить хорошее!...

Да.

Пока мы ходили ужинать с Марчелло вдвоём, всё было очень прилично. Но как только к нам присоединялись его друзья, момент расплаты каждый раз представлялся мне ужасно неловким. А иногда — и позорным. Хотелось провалиться под землю.

Хотя и понимала, что это, видимо, у нас, русских, неправильное представление о том, как себя ведут и оплачивают счёт в ресторане — но ничего с собой не могла поделать.

К примеру, у нас.

Официант приносит счёт. Обычно тот, кто пригласил остальных, "угощает", или, собрав предварительно со всей компании деньги — неловко, право же, выворачивать карманы и ковыряться там в поисках недостающей мелочи — бегло смотрит на счёт и платит. Чаще всего, не дожидается, пока официант (он чисто символически ищет) даст ему сдачу и говорит: "Спасибо; сдачу оставь себе, брат". Входит в его положение. И попытки друзей, тоже символические, внести свою лепту пресекаются взмахами руки; или, возможно, все два — три сотрапезника

вытаскивают бумажники и изъявляют горячее желание заплатить. Так?

Тут всё бывает по — другому.

Официант приносит счёт.

Даже если все прекрасно поужинали и довольны, счёт пристально изучается: некоторые надевают очки.

Официант отходит в сторонку. Даёт время прийти в себя.                                                                   

 - Э... ми скузи, — подзывает его самый старший из компании; в нашем случае это был, чаще всего, синьор Франко Павоне. — Как это понять? — говорит он официанту. — На прошлой неделе мы здесь ели то же самое (перечисляет) и заплатили тридцать восемь тысяч лир, а теперь вышло — сорок одна тысяча пятьсот?..

 - Не знаю... — сконфуженный официант краснеет; краснею и я. — Сейчас позову хозяина.

И бежит.

Приходит хозяин заведения, сама предупредительность. Друзья Марчелло уже вооружились калькуляторами. Марчелло, правда, просит Франко не позориться, не делать тут "brutta figura", а то в следующий раз ему будет неудобно сюда прийти, но тот не унимается.

Возможность быть обсчитанным в ресторане хотя бы на лиру кажется ему отвратительной.

 - А что мне дали тут, собственно, на сорок тысяч лир? Что такого мне дали?! — возмущается он, крутясь на стиле в очках со своим калькулятором.

К сведению: Павоне — богатый человек. У него нет детей, семьи и есть большие сбережения, которых ему не растратить до конца его дней.

Хозяин мягко объясняет, что в этот раз было другое вино, которое стоит немного дороже, и пара закусок, которые...

 - Хорошо, хорошо; однако...

Наконец, дело улажено. К столу возвращается официант, и представление ещё продолжается.

Общую сумму в сто тысяч лир, к примеру, делят с помощью калькулятора на три, и выходит, что каждый должен дать тридцать три тысячи триста лир, и кто — то ещё, сверх того, сто лир (сто лир стоит один почтовый конверт без марки).

Все начинают копаться, вываливая на всю мелочь и подвигая к центру стола ровно свою долю. Тютелька в тютельку.

 - Не хватает сто лир, — мрачно говорит, сосчитав всю мелочь, официант.

 - Ах, да! — восклицает со смущённой улыбкой Франко и, как самый старший и богатый, добавляет от себя эти сто лир, как будто делает великодушный взнос и скромно просит не апплодировать ему за это.

"На чай" ничего не дают.

На улице Франко продолжает возмущаться. Что он съел на такую сумму?.. Ничего.

Его урезонивают.

Мне было с ними стыдно.

Но ещё большую неловкость и смущение я чувствую каждый раз, когда какая — нибудь цветочница начинает разносить между столиками букеты и предлагать мужчинам, которые сидят с дамами. Многие мужчины отворачиваются; почти никто не дарит даме, сидящей рядом с ним за столом, цветы. Некоторые раздражёнными взмахами рук гонят цветочницу прочь, будто она занимается чем — то нехорошим и почти неприличным. Вроде как раздаёт порнографию.

Они сюда пришли есть — разве ухаживать за дамами и выбрасывать деньги на цветы?!

Один раз, правда, на заре , так сказать, нашей юности, цветочнице удалось — таки, несмотря на угрюмые взгляды Марчелло, приблизиться к столу. Он был страшно сконфужен.

 - Ты хочешь цветы? — с недоверием и неприязнью спросил он, как спрашивают: "Ты что, хочешь пить уксус?"

 - Хочу, — ответила я, к его изумлению.

И ему пришлось мне их купить, единственный раз в жизни.

В его жизни, имею в виду; я, слава богу, не провела дни моей молодости в Абруццо, так что были на моей улице праздники и цветы.

Может, дело было не столько в жадности, сколько в нежелании и непривычке выставлять себя этаким дамским угодником?.. Цветочки...

Тьфу!

То же было и смоими днями рождения.

Они всегда сознательно игнорировались. За исключением одного лишь случая.

Жадность это, бескультурье, или то и другое вместе — я не знаю.

На протяжении многих лет я не теряла надежды научить его своим "положительным примером".

И вот что из этого вышло.

 ДНИ РОЖДЕНЬЯ И ПОДАРКИ.

Мы познакомились, когда мне было 32 года, а ему — 33, весной.

Таким образом, до наших следующих дней рождений прошёл уже год, как мы встречались, и у каждого из нас были, я думаю, ясные идеи в голове по этому поводу. И вот — сравнительная таблица, судите сами.

Доходы мы почти всё это время имели одинаковые.

ЕГО ДНИ РОЖДЕНИЯ Я — ЕМУ: МОИ ДНИ РОЖДЕНИЯ И ОН — МНЕ:

 - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - — - —

34 года колечко с бриллиантиком 33 года НИЧЕГО (ожидала,

 нежный намек на серьзность и как минимум, ответного

 исключительность ситуации кольца)

35 лет ничего (обида, месть) 34года НИЧЕГО

36 лет сотовый телефон 35 лет ЗОЛОТОЙ БРАСЛЕТИК*

 (нужно быть благорoдней и выше)

37 не помню,что, но на рождество 36 НИЧЕГО

 1000 $ подарила точно…B MATPEШKE

38 не помню; но что — то было… 37 НИЧЕГО

39 МЫ ПОЖЕНИЛИСЬ 38 НИЧЕГО

 довольно крупная сумма денег, которую он брал у

 меня в долг: пришлось простить…

40 очки “RAYBAN « и дезодорант 39 НИЧЕГО

41 бутылка виски и 100.000 лир (50$) 40лет HИЧЕГО

 (ЮБИЛЕЙ! )

42 года только торт и шампанское ; я поняла, что положит.

 примерами 41 — НИЧЕГО

 его ничему не научишь; да и деньги кончились

 (я разорена)

Из этой таблицы видно, что если моя щедрость менялась в зависимости от настроения и уровня доходов, Марчелло всегда оставался верен своим принципам: "НИЧЕГО".

Как бы его ни трогали мои подарки.

Один раз он чуть не пустил слезу(открытка с медвежонком и денежкой внутри), в другой раз, я помню, сказал, что я — "лучшая из всех, кого он встречал в своей жизни"; а услышать от него такое ой, как нелегко! (бриллиантовое кольцо).

Но результат был всегда одним и тем же.

"Пробило" только однажды.

После сотового телефона( см. день рождения 36 лет) он почувствовал особую признательность и решил отплатить подарком.

Как изящно он это сделал!..

Скрепя сердце, принёс из дома все свои старые золотые вещички: кольцо, потом что — то поломанное, коронку с чьего — то зуба... И заявил, показывая мне: теперь он должен весь этот хлам сдать, чтобы купить мне подарок.

Какая жертва!.. И я должна быть, естественно, в курсе.

После этого подарок стал мне уже противен, но я не отговаривала: хотела посмотреть, чем всё же кончится дело.

И через пару недель после моего дня рождения (почему — то) — это наконец произошло, и я получила в подарок золотой браслетик за сто с чем — то долларов, единственный и последний, я думаю, подарок Маpчелло. Чтобы подвигнуть его ещё раз на такое, не знаю, что мне пришлось бы совершить... Поэтому — не стоит и стараться!

"У нас здесь это не принято", — объясняет он, имея в виду, наверное, свою семью, так как у многих других это принято; но он ничего не дарит даже маме на день рожденья.

Как же так? Получать подарки принято, а дарить — нет?

Поясните, синьора Аньезе!